Иван Панкратов – врач из Владивостока. Автор истории про хирурга Виктора Платонова «Бестеневая лампа» (18+). События новой книги дока (так Ивана Панкратова называют друзья) – «Индекс Франка» (16+) – происходят спустя два года в федеральном ожоговом центре, где нашёл себе новую работу Виктор. Он вынужден принимать сложные жизненные и врачебные решения, прислушиваясь к своему сердцу, мнению коллег и вспоминая советы деда. Презентация книги состоялась на фестивале «Литература Тихоокеанской России-2020». «Вечерний Владивосток» публикует её пролог.
Пролог
На улице оказалось довольно свежо, хотя было уже около половины одиннадцатого. Непрерывный поток посетителей больницы, идущих сверху по тропинке от автобусной остановки к главному входу, напоминал дорожку целеустремлённых муравьёв.
– Ты готов? – спросил Лазарев после двух первых затяжек.
– Да.
– Помощь?
Виктор отрицательно покачал головой и вдруг почувствовал, как сильно сжал челюсти и губы – он, даже если бы захотел, не смог ответить сейчас вслух.
– Там будет сложно в паре мест, – Лазарев затянулся, выдохнул в сторону от некурящего Платонова. – То есть не то чтобы сложно… Ответственно, если можно так сказать. Я понимаю, что умного учить – только портить, но если хочешь, подойду…
Виктор в очередной раз дал понять, что не надо. Он смотрел на мелкий гравий автостоянки под ногами и прислушивался к его шуршанию под колёсами прибывающих машин. Курильщики обычно прятались здесь от видеокамер по периметру. Встречаться взглядом с заведующим Платонову сейчас очень не хотелось. То, к чему он готовился, требовало тишины и сосредоточенности. Несмотря на то, что это была с технической стороны совершенно рядовая для Виктора операция, сегодня ему было не по себе.
– Знаешь, что такое старость? – внезапно спросил Лазарев. – Это когда от тебя жена ушла, а ты напиться боишься, потому что столько панкреонекрозов видел, лучше и не вспоминать. Вчера осознал, когда опять с Тамарой поругался. Из-за какой-то ерунды – и представляешь, просто вдрызг. Хлопнула дверью, ушла к маме. Тот случай, когда сильно жалеешь, что тёща живёт в следующем квартале, а не в другом городе.
Виктор чувствовал, что Лазарев меняет тему специально. Заведующий ругался с супругой примерно раз в месяц, и это не вызывало уже ни у кого вокруг никаких эмоций. Женат он был второй раз и казалось, что для работы над ошибками время у него было – но все, да и он сам тоже, давно махнули на эти конфликты рукой. Платонов не стал делать вид, будто ему интересно, но почему-то вдруг сказал, не поворачивая головы:
– Ерунда разная бывает, Алексей Петрович.
Лазарев удивлённо посмотрел на Виктора, выбросил окурок за чью-то машину и сразу закурил вторую сигарету.
– Чем старше становимся, тем всё менее значимы поводы, – ответил он. – Если лет пятнадцать назад меня надо было в ординаторской с медсестрой поймать, то вчера оказалось достаточно борщ в холодильник не поставить. Девальвация, так сказать, повода происходит прямо на глазах. Скоро нулевую отметку пройдём – и она уже авансом начнёт со мной ругаться.
«Знал бы ты, как прав сейчас», – подумал Платонов, но вслух сказал совсем другое:
– Если от медсестры до борща – пятнадцать лет, то не всё так плохо. Ещё всё можно успеть.
– Что успеть? Развестись? Найти третью жену? – задал вопросы Лазарев, приветственно махнув попутно рукой кому-то на стоянке.
– Зачем же? Нет, конечно, – наконец-то посмотрел на заведующего Платонов. – Для укрепления курса повода. Это же как стоимость барреля нефти. Вы рассчитываете, что семейная жизнь будет протекать при одной цене; надеетесь на то, что цена эта будет даже расти, но в реальности оказывается, что всё несколько не так. Несколько хуже. Семейная экономика рушится, эмоциональные баррели дешевеют. Надо адаптироваться как-то. Хотя соглашусь, призрачно это всё и ненадёжно. Из опыта боевых действий, если можно так выразиться.
– Боевых?
– Не поверите, Алексей Петрович, – невесело вздохнул Виктор. – Всякое бывало…
Он машинально погладил предплечье, где халат скрывал сейчас послеоперационный рубец. Сросшийся перелом пару раз в год давал о себе знать сильными ночными болями, но Платонов даже не пытался принять обезболивающее. Похоже, ему было необходимо это помнить…
– Почему же, поверю. Так просто от бывшей жены в другой город не уезжают, – ответил Лазарев. – Ты, конечно, особо не распространялся никогда – но с подполковничьей должности за нарушение условий контракта… Наш руководитель тебя брать не хотела. Она же за чистоту кадров безоговорочно ратует. Уверен на сто процентов – обязательно глубже копнула и узнала всё. Готова была дать от ворот поворот. Просто я её на нужный путь наставил, когда твоё резюме в интернете прочитал.
Платонов слегка приподнял брови – об этом он услышал от Лазарева впервые.
– Спасибо, Алексей Петрович, – поблагодарил он заведующего. – Если хотите, я могу вкратце рассказать. Только не сейчас, если можно. И сильно вкратце. Без имён и мелких деталей.
– Наверное, хочу. Надеюсь что-то полезное для себя почерпнуть…Но не заставляю, конечно. Зря я две подряд дёрнул, – сказал он, меняя тему и выбрасывая второй окурок вслед за первым. – Кстати, как там рука?
Платонов прищурился, вспоминая картину, что видел вчера на перевязке:
– Чисто. Скобки на ранах предплечья снял, швы через один оставил. Спилы костей не пальпируются. Рентген был два дня назад – всё идеально, – Виктор сунул руки в карманы халата слегка замерзающие руки и посмотрел в сторону входа в отделение. Там открылась дверь, и дежурная медсестра принялась выискивать своих врачей на стоянке. Увидев Платонова, она махнула ему рукой.
– В операционную, – констатировал Виктор. – Зовут.
– Решил, что будешь с глазом делать?
– Блефароррафия, – коротко сказал Виктор. – От гнойного конъюнктивита надо избавляться. Окулист хотел сам веки зашить, готов был помочь. Но я же не в первый раз. Ладно, пошёл.
Он миновал новую решётку, окружившую такие же новенькие кислородные резервуары. Платонов не смотрел на них, но несколько свежих следов цемента на выбоинах в ступенях и в пандусе напоминали ему, зачем и куда он направляется. Входная дверь отделения, такая же новая, как и всё кислородное хозяйство, громко клацнула магнитным замком, когда Виктор привычным жестом нажал на кодовые цифры. Не заходя в ординаторскую, Платонов прошёл весь коридор до конца – до двери с надписью «Операционный блок». Положив ладонь на ручку, он на секунду замер, прислушиваясь к себе. Холодок в груди, какая-то горячая волна по шее…
– Руки не трясутся, ноги не дрожат, – тихо сказал Виктор и открыл дверь. Несколько шагов к коробкам с масками и шапочками, потом к стопке бахил; надел их, медленно и аккуратно завязал. Увидел, что забыл на руке часы; снял их, положил на подоконник; натянул нарукавники, потом фартук и заглянул в операционную.
Все было готово к его приходу. Лена, операционная сестра, замерла у своего столика с инструментами в ожидании хирурга. Виталий Балашов, их бессменный анестезиолог, сидел у окна, заполняя протокол и поглядывая временами на показания своих приборов. Анестезистка Варя, высокая яркая блондинка, прислонившись к стене, держала в руке два шприца с набранными препаратами и думала о чём-то своём в ожидании команды.
– Добрый день, – сухо сказал Платонов, обведя взглядом всю бригаду. На стол, где под простыней лежал пациент, он не смотрел.
– Привет, – сказал Балашов, оторвавшись от писанины. – У меня все в норме. Времени на операцию – сколько тебе нужно.
Он встал, шагнул к Варваре, тихо что-то сказал; та по очереди ввела препараты из обоих шприцев в кубитальный катетер.
– Тогда я мыться, – развернулся Платонов. Тёплая вода немного расслабила его, он тщательно намылил руки на три раза, поднял глаза и посмотрел на себя в зеркало. Усталый взгляд поверх маски заставил вздохнуть; он перевёл кран на холодную воду и брызнул немного себе в лицо:
– Соберись.
Потом вытер насухо руки большой стерильной салфеткой, выпросил у бесконтактного дозатора две порции геля-антисептика на ладони и направился обратно к Лене, что ждала его с развёрнутым стерильным халатом на вытянутых руках…
Операция проходила в полной тишине, звучали лишь редкие фразы хирурга и медсестры да жужжание дерматома. Полосы с бёдер он взял, как на экзамене – не дыша. Выставил лезвие на минимально допустимое значение – но всё равно с волнением смотрел, как пропотевают «кровавой росой» донорские раны, как аккуратно Лена кладёт на них салфетки с перекисью, сразу же вскипающие красной пеной.
Когда все полосы, кроме двух, были пропущены через перфоратор, Платонов приступил к пластике. Он укладывал лоскуты по краям ран на груди и плече, растягивал сеточку – и после пристреливал её скобками из степлера. Наташа, операционная санитарка, несколько раз уже вытирала с его лба пот, слыша в ответ глухое «Спасибо» и тяжёлое дыхание.
Лишь один раз Балашов позволил себе нарушить тишину в операционной, спросив:
– Может, тебе стол поднять?
Платонов, не поворачивая головы, буркнул «Нет, спасибо» и продолжил. Лена подавала лоскуты, придерживала их, если Виктору было особенно неудобно, и быстро заменяла степлеры, как только в них заканчивались скобки. Платонов щёлкнул последний раз на плече и попросил оставшиеся цельные лоскуты для шеи и щеки.
Все видели, что ему надо немного отдохнуть – буквально пару минут. И Лена придумала смену перчаток и операционного белья. Платонов отступил к прохладной кафельной стене и прислонился к ней спиной.
– Посушите руки немного, Виктор Сергеевич, – попросила Лена, – а то не наденете новые перчатки. Я пока приберусь.
Она нарочито медленно собирала и протирала инструменты, сменила под плечом и шеей полотенце и только после этого предложила Платонову новый комплект перчаток.
Виктор вернулся к столу, взял из банки с физраствором один из лоскутов, приложил к ране, разгладил обратным концом пинцета. Лена протянула степлер.
– Нет, – внезапно отказался Платонов. – Давайте лучше подошьём. Несите самую тонкую атравматику, что есть.
Спустя пару минут операционная сестра уже протягивала ему заряженный иглодержатель. Балашов у окна взглянул на часы, потом на наркозный аппарат, кивнул самому себе.
Тем временем Платонов медленно и аккуратно, чтобы не сдвинуть лоскуты, пришивал их к краям ран. Лена в нужное время подсовывала ему под руку ножницы и отрезала концы нитей. Постепенно они вдвоём уложили две оставшихся полосы на шею и довольно большие куски – на щёку, скулу и часть лба. С последним узлом Платонов понял, что не может разогнуться – так и отступил от стола в болезненном полунаклоне. Лена, спрятав руки на груди, боком оттеснила его ещё дальше в сторону, чтобы он не мешал накладывать повязки. Виктор особо не сопротивлялся; смотрел прямо перед собой – туда, где из-под стерильной простыни показалась закрытая повязкой культя левой руки.
– Так, теперь глаз, – когда спина немного расслабилась, сказал Платонов. – Надо выполнить блефароррафию.
– Это что такое? – тихо спросила Варвара у Балашова, но Виктор услышал.
– Веки надо сшить на левом глазу, – Платонов не очень хотел вдаваться в объяснения, но ему самому захотелось проговорить суть манипуляции и ещё раз убедиться в её целесообразности. – Защитим глаз от гноя и заодно не дадим формирующимся рубцам утащить веки в стороны.
– Так бы и говорил – глаз зашить, – пожал плечами Балашов. – А то слово какое-то мудрёное придумал.
Платонов в другой день ответил бы Виталию баянистым анекдотом, но сегодня молча взял протянутый иглодержатель, кончиком тонкого анатомического пинцета ухватился за край века, потянул. Вкол в верхнее веко, перехват, вытянул нить; вкол в нижнее, перехват… Зрачок смотрел куда-то в потолок, но временами смещался немного в стороны – Виктор машинально старался избежать этого невидящего взгляда, когда глаз, казалось, смотрит точно на него.
– Конец операции, – спустя несколько минут тихо сказал он всем присутствующим. Балашов закрыл на аппарате клапан севофлурана, ещё раз посмотрел на показатели и вместе с Платоновым вышел в предоперационную.
– На тебе лица нет, – сказал он Виктору. – Бледный как смерть. Кофе надо. Горячий. Много. Давай, иди. Петрович там уже извёлся весь, наверное.
Платонов жестами попросил помочь развязать ему халат; с видимым облегчением стянул его, потом порвал завязки фартука, скинул нарукавники – и стало видно, что весь его костюм мокрый насквозь.
– Дня два-три ещё в клинитроне подержать, – думая о своём и поёживаясь от холодного костюма, попросил он. – Пусть подсохнет, всё-таки там немного на спину заходит. Потом заберём. Пора будет активизировать.
Балашов согласился:
– Да какие проблемы, конечно. Когда мы отказывали? Тем более, что…
– Я тогда пойду. Устал чего-то.
Ему наконец-то удалось полностью разогнуться. Волна облегчения прошла по всему телу мурашками и лёгким похрустыванием в шее и спине. Уже в коридоре он вспомнил, что всё ещё в маске и шапочке, снял их и, скомкав, сунул в карман.
Алексей Петрович поднялся навстречу, едва Платонов вошёл в ординаторскую.
– Всё получилось?
– Да.
Платонов щёлкнул кнопкой чайника, сел в своё кресло и уставился в погасший в режиме ожидания монитор.
– Я никуда не уходил, – добавил Лазарев. – Даже курить только один раз. Думал – мало ли. Вдруг позовёшь…
– Через три дня достанем из клинитрона и в седьмую палату. Сейчас каждый день – перевязки. Если что, поправлю, где не так легло, – Платонов отчитывался самому себе, как робот, не замечая обращённых к нему слов Лазарева.
Чайник вскипел. Виктор встал, насыпал из банки примерно пару ложек кофе, бросил сахар, плеснул кипяток и вернулся к столу. Долго смотрел на чашку, потом сделал пару обжигающих глотков. Спросил:
– А коньяк есть?
– Обижаешь, – Алексей Петрович повернулся в кресле и вытащил из нижнего ящика стола бутылку. – В кофе плеснуть? Или не будем просто так переводить продукт?
Платонов в очередной раз заглянул в комнатку, что была по совместительству кухней, взял там пару рюмок, поставил на микроволновку. Лазарев втиснулся рядом, плеснул по половине.
– Я к полумерам не привык, – вспомнив госпитальную поговорку, сказал Платонов. Петрович долил. Не дожидаясь каких-то слов от заведующего, Виктор взял рюмку; быстро, одним большим глотком выпил. Лазарев достал из кармана маленькую розовую карамельку, протянул Виктору:
– Иди в бокс, полежи с полчасика. Заснёшь – не проблема.
Лёжа на кровати в боксе, когда хмель стал настойчиво просачиваться в голову и усыплять, Платонов вдруг вспомнил, с чего всё началось.
С этого худосочного и скандального… В «кафельной» рубашке. Как же его звали…
(«Это мама, понимаете вы или нет?»)
Вадим. Да, точно. И ведь он показался им странным сразу…
(«…таблетки…»)
Вадим Беляков.
(«Я всё сделаю, чтобы вы запомнили…»)
И сделал.
…Когда Лазарев через час заглянул в бокс, Платонов крепко спал, положив ладонь под щеку.