Иван Панкратов – врач из Владивостока. Автор истории про хирурга Виктора Платонова «Бестеневая лампа» (18+). События новой книги дока (так Ивана Панкратова называют друзья) – «Индекс Франка» (16+) – происходят спустя два года в федеральном ожоговом центре, где нашёл себе новую работу Виктор. Он вынужден принимать сложные жизненные и врачебные решения, прислушиваясь к своему сердцу, мнению коллег и вспоминая советы деда. Презентация книги состоялась на фестивале «Литература Тихоокеанской России-2020». «Вечерний Владивосток» уже публиковал её пролог, а сейчас предлагает прочесть первую главу.
Телефонный звонок в полчетвёртого утра не сулил ничего хорошего. Платонов нехотя приподнял голову с подушки, нашарил рукой телефон на тумбочке рядом с диваном, далеко не сразу сумел смахнуть зелёный кружочек разговора вверх.
– Дежурный хирург…
– Подойдите, здесь по вашу душу, – услышал он чересчур бодрый для середины ночи голос Эльвиры, медсестры приёмного отделения. – Не надо сюда вещи складывать… Это я не вам, Виктор Сергеевич… Вот там вешалка, а сумку оставьте за дверью…
Платонов нажал отбой, сел, нащупал ногами в полумраке кроксы, едва не затолкав их под диван, с досадой шумно выдохнул и встал.
Халат, маска, ручка, телефон, ключ от ординаторской. Платонов вышел в коридор, где над палатными дверями приглушённо светились дежурные лампы. До конца не проснувшись, кое-как попал ключом в замок, повернул. В сестринской бубнил телевизор, бросая на линолеум разноцветные размытые блики через раскрытую дверь.
Платонов двинулся по длинным коридорам в сторону приёмного отделения. В палатах шла своя ночная жизнь. Кто-то читал, кто-то смотрел кино на телефоне или ноутбуке, кто-то просто ходил от окна к двери и обратно. В женской палате за плотно прикрытой дверью шумел фен – и Виктор понимал, что никто не укладывает там волосы. Прооперированная днём Токарева сушила феном повязку над донорской раной, подходя к делу максимально ответственно – каждый час по десять минут.
В ожоговой реанимации за неплотно прикрытой дверь тускло горела настольная лампа, слышался тихий плач малышки Трофимовой и что-то вроде колыбельной от её мамочки. Платонов повернул возле двери и вышел на площадку. На стульчике возле туалета, поставив на пол рядом с собой банку с дренажом из плевральной полости, сидел пожилой пациент и надувал медицинскую перчатку через двадцатикубовый шприц. Среди ночи это было одновременно и удивительно, и вполне объяснимо. Виктор зачем-то коротко кивнул пациенту, словно одобряя его действия, получил то же самое в ответ и стал спускаться по лестнице на первый этаж.
Внизу Платонова встретил длинный коридор, освещённый только дежурным светом. Он миновал несколько дверей рентгенотделения и в сумраке фойе увидел сидящего на дерматиновом диванчике мужчину с вытянутой ногой. Рядом к стене была прислонена трость; на полу – бесформенная брезентовая хозяйственная сумка. В руке мужчина сжимал допотопный кнопочный телефон, подслеповато разглядывая что-то на экране.
Платонов, не задерживаясь, завернул за угол, в сторону приёмного отделения. Эльвира сидела за столом, глядя в монитор и щёлкая мышкой.
– Вот бумаги, – показала она наклоном головы на угол стола, не отрывая глаз от экрана.
– Это мимо него я сейчас проскочил? – Виктор оглянулся, но отсюда пациента в коридоре уже не было видно. Сестра кивнула и продолжила невидимую Платонову работу.
В бумагах всё было, как и всегда.
– Солнце зашло, и в Стране Дураков закипела работа, – шепнул себе под нос Виктор. Направление из поликлиники, где стояло время «двенадцать-двадцать», говорило о многом. Пациент перемещался в сторону больницы почти пятнадцать часов – причём совершенно непонятно, почему. Выйдя в коридор, Платонов встал напротив пациента и спросил:
– Судя по времени прибытия, дела у вас днём были крайне важные?
– Нога болит, – ответил мужчина, указывая на вытянутую перед собой ногу. Вопрос хирурга он то ли не понял, то ли проигнорировал, то ли посчитал сигналом для рассказа о своих проблемах.
– Догадываюсь, – подняв перед собой бумаги, сказал Платонов. – В направлении у вас диагноз «Остеомиелит» – явно не для полуночных хождений по больницам. Вполне плановая болячка. Ничего экстренного для приёма дежурного хирурга.
– Я не все слова там понимаю, – пожал мужчина в ответ плечами. – Я в декабре прошлого года пальцы отморозил…
– То есть девять месяцев назад, – уточнил Виктор. – Надеюсь, в конце этого разговора станет понятно, почему вы пришли именно сегодня в полчетвёртого утра. Ладно, вставайте и пойдём на кушетке глянем, что там и где болит. Вас как зовут? А, все, вижу – Роман Петрович, – прочитал Платонов в документах.
Они вошли в смотровой кабинет. Мужчина присел на кушетку, снял в высшей степени заношенный кроссовок и вытянул ногу. Виктор увидел забинтованный большой палец, гиперемию на тыле стопы, отёчный голеностоп, татуировку над плюсневым отделом (набор каких-то непонятных слов и раскрытая книга с пером), после чего взял из коробки перчатки, но сразу не стал их надевать, а присел на стул рядом и вопросительно посмотрел на Романа Петровича.
– Так вот, — снова начал пациент. – В декабре прошлого года я пальцы отморозил. Вот на этой самой ноге, — он показал на повязку. – Но из больницы я сразу сбежал, потому что мне сказали, что отрежут. Вот так, — грязный ноготь указательного пальца нарисовал полосу на пару сантиметров выше повязки. – А я не согласен был. Подписал им там бумажку какую-то. Дома меня мама перевязывала…
– Мама? А в поликлинику вы обращались?
– Мама у меня опытная. Правда, ветеринар, но стаж почти сорок лет, – не без гордости сказал Роман Петрович. – Сейчас, конечно, на пенсии уже. Она и сказала с мазью Вишневского компрессы делать.
– Чудесная история, – согласился Платонов. – Чем кончилась?
– Через пару месяцев стало вроде лучше, но палец вдруг опух, гной потёк, мама меня в городскую больницу отправила. Там рану залечили, но нашли туберкулёз…
– Опаньки, – сказал Виктор. – Кто бы мог подумать.
Теперь ему стало понятно происхождение татуировки на тыле стопы – происхождение, но не содержание. Платонов не удержался и спросил:
– Не пойму, что здесь написано?
– «Они споткнулись об уголовный кодекс», — пояснил Роман Петрович, пожал плечами, вздохнул и виновато улыбнулся, что при его анамнезе выглядело довольно неожиданно.
– Вылечили? Я сейчас и про рану, и про туберкулёз.
– Рану – да. А с лёгкими, доктор, подзатянулось как-то. Ещё нашли туберкулёз позвоночника, лечили почти четыре месяца. Выписали летом.
Платонов скосил глаза в выписку. Инфильтративный туберкулёз, туберкулёзный спондилит – все на месте. Выписан в стадии рассасывания процесса, рекомендован приём препаратов в течение двух месяцев.
– Таблетки свои пьёте? Срок ещё не вышел.
– Конечно! – искренне возмутился Роман Петрович. — Я ж не дурак!
«Это как сказать…» – где-то внутри ехидный Платонов пожал плечами, но интеллигент в четвёртом поколении спросил вслух:
– Что с ногой было дальше?
– Полтора месяца назад заболел большой палец. Опять. Опух, как и раньше. И мама…
– Мазь Вишневского? — опережая пациента, уточнил Виктор.
– У меня на ней через неделю все вскрылось само. Гной вышел, легче стало, – опять гордо покачал головой Роман Петрович. Авторитет мамы-ветеринара в глазах сына был непререкаем.
– А вы слышали, что мазь Вишневского раньше добывали из растений? – спросил Платонов. – В частности, из кактуса Вишневского.
Роман Петрович недоверчиво посмотрел на врача и как-то тревожно заёрзал на кушетке.
– Да-да, – словно подтверждая свои слова, вздохнул Виктор. — Тем, кто в тяжёлое для страны время не хотел служить и косил от армии, его вставляли прямо… прямо вот… туда. Мази для этого нужно было всего ничего, а эффект оказывался поразительным. Потому так и говорят с тех пор: «Многих эта мазь вернула на фронт…» Не верите? А это в учебнике «Военно-полевой хирургии» написано. Я думал, ваша мама читала…
Платонов, с трудом сдерживая улыбку, хотел уже встать, надеть перчатки и посмотреть на мамину работу, но в санитарной комнате мигнул на мгновение свет, упало что-то металлическое, и Виктор машинально посмотрел туда.
Там, за открытой дверью, в углу, на стульчике сидел худой парень с взъерошенными волосами. Рубашка на нем была в крупную клетку, что делало его практически незаметным на фоне кафеля. Подняв с пола упавшую связку ключей, он уже через мгновенье опять сидел абсолютно неподвижно, закинув ногу на ногу и при этом глядя на что-то за пределами поля зрения Платонова.
Виктора зацепил его взгляд – что-то среднее между слёзной мольбой, ненавистью и шизофренией. Он временами смешно морщил нос, но глаза оставались прежними — пронзительно-ждущими.
Платонов оглянулся на Эльвиру и спросил:
– А там кто сидит? Не ко мне?
– Нет, это студентик какой-то, — пояснила сестра. – Маму привёз на «Скорой». Она на каталке лежит, отсюда не видно просто. Терапевта ждут.
– Давно ждут?
– Минут сорок, – виновато ответила Эльвира. – Четыре пневмонии поступило. Из них одна в реанимацию. А тут гипертонический криз, его бригада купировала ещё по дороге сюда – вот никто и не торопится.
Стало понятно, куда и на кого смотрит парень. На маму.
«Как-то много сегодня ночью мам, – подумал Платонов. – Ладно, там они сами разберутся, продолжим».
Он, как и собирался, надел перчатки, аккуратно разбинтовал ногу и обнаружил под повязкой довольно большую гнойную рану. Непропорционально толстый палец только подтверждал клинический диагноз, приблизительно сформулированный рентгенологом поликлиники и подхваченный участковым хирургом. «Хронический остеомиелит обеих фаланг первого пальца, свищевая форма». Место ему, конечно, было на койках гнойной хирургии.
– Откроете секрет – почему ночью пришли? – в конце диалога решил всё-таки спросить Платонов.
– Да не секрет это, – добродушно, не чувствуя за собой никакого греха, ответил Роман Петрович. – Мама подсказала. Днём, говорит, у них там всегда очередь, а ночью свободно. Примут без задержек.
«А ветеринары нынче опытные», – подумал Платонов, но сдержался и ничего не сказал пациенту. Он повернулся к Эльвире, досчитал до десяти, успокоился и дал команду оформлять историю болезни.
– Нас кто-нибудь сегодня посмотрит?!
Виктор вздрогнул, развернулся и нос к носу столкнулся с тем самым парнем в «кафельной» рубашке. Тот незаметно покинул своё место и приблизился вплотную, пока Платонов стоял к нему спиной.
– Вы разве не видите, что демонстрируете плебейское отношение к людям? Уже почти час к нам никто не подходит!
Виктор отступил на шаг – его личное пространство просто взывало к этому – после чего спросил:
– Вас как зовут?
– Вадим меня зовут, – с вызовом и лёгким злым прищуром блестящих глаз ответил парень. – Это что-то меняет сейчас? Вот все узнали, что я Вадим, и тут же примчались смотреть мою маму?
«Только истерики тут не хватало», – подумал Платонов.
– Вадим, я уверен, что доктор не просто так задерживается. У него наверняка на это весьма серьёзные причины, – попробовал он наладить диалог с недовольным собеседником. – К сожалению, ночь – не самое лучшее время застать врача в приёмном отделении сразу при обращении. Он один на всю больницу сейчас, на почти восемьдесят коек.
– Одна, – уточнила Эльвира.
– Что? – не сразу понял Платонов.
– Не один, а одна, — пояснила сестра. – Она не так давно здесь, вы с ней ещё не пересекались, наверное.
Виктор вспомнил, что увидел в графике незнакомую фамилию «Кравец П.А.» и почему-то представил себе мужчину. Оказалось, он ошибся. На букву «П» в голову приходило только имя «Прасковья», и он очень надеялся, что родители терапевта не были фанатичными славянофилами.
– Возьмите пока у неё кровь, давление измерьте, сделайте ЭКГ, – тихо попросил у Эльвиры Платонов. – Создайте, так сказать, некое движение вокруг пациентки. Вы же видите, сын настроен недоброжелательно.
– А историю вашего остеомиелита кто будет оформлять? – нарочито громко возразила медсестра. – У меня помощниц нет. Все в порядке очереди.
Виктор скрипнул зубами, взял со стола тонометр и направился вслед за парнем. Женщина лежала под клетчатым одеялом на каталке, головной конец приподнят; она смотрела в тёмное ночное окно, но видела там лишь отражение того, что происходит в комнате. Вадим встал возле неё и взял за руку.
– Мам, уже скоро, – шепнул он ей громко, – специально, чтобы Платонов услышал. – Я там поругался немного. С ними по-другому нельзя.
– С ними по-другому можно, – возразил Виктор. – И даже, я бы сказал, нужно. Здравствуйте. Меня зовут Платонов Виктор Сергеевич, я дежурный хирург. То есть не совсем тот врач, что вам нужен, но в отсутствие терапевта постараюсь хотя бы минимально помочь.
Женщине на вид было чуть за шестьдесят; она внимательно выслушала его краткий монолог, потом перевела суровый взгляд на сына – молчаливый выговор за «Я там поругался» – и тихо сказала:
– Лидия Григорьевна Белякова, внезапный ночной пациент. И мать вот этого скандалиста.
– Мама… – попытался возмутиться Вадим, но ещё один взгляд, острый и быстрый, остановил парня. Платонов стал догадываться, кто она по профессии. Но прежде, чем высказывать предположения, он аккуратно убрал одеяло с левой руки, надел манжету, снял с шеи фонендоскоп, давно ставший обязательным атрибутом дежурства, пусть коллеги и говорили порой, что в хирургии он чаще всего бесполезен. Сам Платонов так не считал, всегда находя, для чего он может пригодиться – для дыхания, перистальтики или, как сейчас, простого измерения давления.
Лидия Григорьевна вместе с ним следила за стрелкой манометра.
– Сто сорок?
– Нет, – успокоил её Платонов. – Сто тридцать с натяжечкой. На восемьдесят. Ребята в бригаде не зря свой хлеб едят, – повернувшись к сыну, констатировал Виктор. – А дома было сколько?
– Почти сто восемьдесят! – с вызовом ответил Вадим, глядя в глаза доктору и показывая ему всем видом, что мама – это, конечно, авторитет, но он и сам не лыком шит.
– Тем более, – улыбнулся петушиному задору Платонов. – Лидия Григорьевна, вы не школьный учитель, случайно?
Белякова удивлённо посмотрела на хирурга, потом улыбнулась и ответила:
– Хуже. Гораздо хуже. Я директор школы. Стаж – и вспоминать не хочется.
– Я по некоторым вашим словам догадался, – Виктор снял манжету и немного сжал её в кулаке, выдавливая воздух. – Скорее, по интонации. И по взглядам. У меня первая учительница была, Августа Ефимовна – она точно такими взглядами любых хулиганов замолчать заставляла.
– Вы наблюдательный, – сказала Лидия Григорьевна, потом вынула другую руку из-под одеяла, слегка поправила волосы.
И в этот момент Платонов ощутил запах – тонкий, далёкий, пришедший от её тела вместе с движением руки. Его нельзя было спутать ни с чем – сладковато-гнилостный аромат синегнойной палочки. У Виктора слегка приподнялась бровь.
Пациентка хотела что-то сказать, но увидела внимательный взгляд хирурга – и догадалась, что он почувствовал нечто, не предназначавшееся для его обоняния. Она вернула руку под одеяло, натянула его почти до подбородка, и спросила:
– Вы в какой школе учились? Не помню что-то такого преподавателя.
– Это было в другом городе, Лидия Григорьевна, – машинально ответил Платонов. — Она умерла, когда я учился ещё в пятом классе. От инфаркта, кажется. Старенькая была, далеко за семьдесят.
Они молча смотрели друг другу в глаза, и каждый понимал, что вот уже через несколько секунд тишина будет разбита неудобными вопросами и незапланированными ответами. Лидия Григорьевна втянула голову в плечи, готовая спрятаться под одеяло полностью. Сын её, не замечая происходящего между ней и врачом, вернулся в свой угол. Воевать за внимание к маме ему уже было не нужно, и он расслабился.
– Я вот что думаю, – спустя почти минуту молчания произнёс, наконец, Платонов. — Пока терапевта нет – быть может, вас посмотрит хирург?
Лидия Григорьевна молчала и незаметно, как ей казалось, кусала губы. Вадим, услышав предложение Виктора, встал со стула и подошёл поближе.
– Мы приехали с давлением, – голосом робота сказал он. – Нам. Нужен. Терапевт. Правда, мама?
И Платонов увидел, как из уголка её глаза вытекла единственная маленькая слеза, практически на ходу испаряясь с морщинистой щеки. Спустя несколько секунд она прошептала:
– Да. Терапевт.
Платонов направился к столу, где среди прочего стояли коробки с перчатками для осмотра; выбрал свой размер, натянул. Постучал пальцами по столешнице, не поворачиваясь к каталке. Все это было странно, неприятно – и от этого волнительно.
«Как бы драться не пришлось», – подумалось ему. Виктор вздохнул, вернулся к Лидии Григорьевне и взялся за уголок одеяла.
— Думаю, стоит посмотреть, например, живот, – сказал он, скорее, для Вадима. – Печень, селезёнка. Потом вены на ногах. Когда вы ещё к хирургу так запросто без очереди попадёте? Считайте – диспансеризация.
Говоря всё это, он внимательно, не моргая, смотрел ей прямо в глаза. И где-то там, где уже давно высохла слезинка, он увидел то, что должен был заметить сразу.
(помогите)
Короткая, как выстрел, вспышка боли и страха в глазах Лидии Григорьевны пронзила его. Виктор моргнул, не выдержав. В этот момент её губы едва заметно шевельнулись. Он – не услышал, нет; просто понял, что не ошибся.
(«помогите»)
И тогда он решительно скинул с неё одеяло.
