«Индекс Франка». Глава пятая
Иван Панкратов – врач из Владивостока. Автор истории про хирурга Виктора Платонова «Бестеневая лампа» (18+). События новой книги дока (так Ивана Панкратова называют друзья) – «Индекс Франка» (16+) – происходят спустя два года в федеральном ожоговом центре, где нашёл себе новую работу Виктор. Он вынужден принимать сложные жизненные и врачебные решения, прислушиваясь к своему сердцу, мнению коллег и вспоминая советы деда. Презентация книги состоялась на фестивале «Литература Тихоокеанской России-2020». «Вечерний Владивосток» продолжает публиковать главы из неё.
– Лена, шипучку дай, – попросил Лазарев. Операционная сестра протянула ему тампон с перекисью водорода. Пена взбухла над раневой поверхностью, но Платонов задавил её сухой салфеткой. – Сколько ты ещё планируешь?
Виктор осмотрел Медведева – насколько позволяла простыня, укрывающая его, пожал плечами.
– Ещё вдоль грудной клетки, с переходом на спину. А бедро левое уже отложим на следующий этап.
– Согласен, – сказал Алексей Петрович, выбрасывая тампоны в таз. – Давай остановим тут всё для начала…
Они прошлись по кровоточащим сосудам. Лазарев аккуратно прихватывал их пинцетом, Виктор прижигал коагулятором. Если текло на уходящем участке кожи – они особо не заморачивались, если же с операционного поля – ловили всё очень внимательно. Мальчишка и так по гемоглобину просел, а после подобной операции закровит ночью в клинитроне, если отнестись к гемостазу не очень внимательно.
– Вот вы живодёры, – задумчиво сказал Балашов. – Всё бы вам резать.
Его чувство юмора, напоминавшее о семейке Аддамсов, было комбустиологам известно очень давно. Они на него откликались ровно и примерно в таком же ключе.
– Живодёры в людей трубки всякие засовывают, – не оборачиваясь, прокомментировал Лазарев. – Причём сначала делают дырки для этих трубок, а потом засовывают.
Наркозный аппарат издал несколько коротких ровных гудков.
– Вот видишь, Виктор Сергеевич, им уведомления постоянно приходят о зарплате, – Алексей Петрович защёлкнул на зажим край лоскута, что они удаляли, немного натянул в сторону. – Пришёл, аппарат включил, наркоз дал – и тут же прилетело. Чего не жить так?
Платонов поудобнее обхватил ручку электроножа, нажал синюю кнопку и принялся отсекать струп от подлежащих тканей. Слой уходил достаточно ровно и быстро, открывая поверхностную фасцию.
– Худой, – сказал Платонов, не поднимая головы. – Мать его не кормит, что ли? Хотя я сам лет до тридцати пяти ходил с гипотрофией первой степени. Это если по приказу смотреть, по которому в армию призывают.
– Говорят, он из дома постоянно убегал, – Лена, облокотившись на столик, решила поддержать разговор. – В окно выпрыгивал.
– В окно? – удивился Виктор.
– Первый этаж, – уточнила Лена. – Просто в школу не хотел ходить.
– У него в медкарте из детской поликлиники написана что-то вроде «Малая мозговая активность», – добавил Лазарев. – Странная формулировка. Но зато объясняющая, что он делал на крыше электрички.
– Странно, как ещё всю транспортную полицию не разогнали к чёртовой матери, – прокомментировал Балашов. – Петрович, ты же помнишь, что с этой сортировочной станции пару раз уже привозили пацанов?
– Конечно, – Лазарев просушил пару мест, показавшихся подозрительными, переставил зажим. – Это третий, точно. С одного и того же адреса.
– Транспортная полиция – странная организация, – задумчиво сказал Платонов, продолжая отсекать струп; рана открылась уже на довольно большой площади, но не было сделано ещё и половины запланированного. – Отследить проникновение они не могут – но звонят нам каждый день в восемь утра и спрашивают о состоянии. Я уже их по голосу узнаю.
– Давайте я почищу, – снова вступила в разговор Лена, заметив, что электронож стал прилипать к тканям. Платонов протянул ей ручку; медсестра точными движениями скальпеля соскоблила с электрода нагар, вернула хирургу. Виктор тем временем немного разогнулся, стараясь потянуться так, чтобы это не сильно бросалось в глаза. Какая-то мышца в пояснице благодарно отозвалась на эти движения сладким расслаблением.
– И если он умрёт – их там в полиции поругают? – спросил Балашов. – Те двое проскочили, да, Петрович? Первый два месяца пролежал, второй ещё больше. Помню, как они с мамашами по коридору в креслах ездили и учебники читали.
– Уж не знаю, что с ними сделают в этой полиции, – махнул рукой Лазарев. – Подожди, давай я перехвачусь… Им надо не по телефонам названивать после того, как всё уже случилось, а по школам ходить и лекции читать. С фотографиями.
– А лучше сюда привести, в реанимацию, – вставила Варвара, до этого безучастно глядевшая в окно. – На экскурсию. И пусть посмотрят, что бывает, когда законы физики игнорируешь…
– Да какая там физика, – Платонов попытался увернуться от струйки дыма, заполнившего постепенно всю операционную. – Ему двенадцать лет. Могло так случиться, что он эту физику и не проходил бы уже никогда. Для него электричество – в лампочке и в розетке, а все остальное повод для подросткового героизма.
Он отсек немаленький кусок струпа, потому что заметил, что Лазареву стало его уже неудобно держать. Лена взяла из рук заведующего инструмент с чёрно-коричневым лоскутом, разжала бранши, бросила струп в таз, выложенный жёлтым пакетом. Алексей Петрович придирчиво осмотрел получившуюся рану, потом провёл пальцем чуть ниже рёберной дуги и уточнил:
– Думаю, вот здесь будет граница на сегодня.
Платонов согласился с его решением. Они ещё раз прошлись по кровавой росе пинцетом и коагулятором, Лазарев зацепил очередной угол – и операция продолжилась.
– Чтобы человек не делал какие-то вещи, – неожиданно сказал сам себе Платонов, словно продолжая неоконченный разговор про законы физики, – ему должно быть либо стыдно, либо страшно. Эти два чувства формируют наше отношение к действительности с позиции «нельзя». Вот мне стыдно на природе бутылку из-под пива оставить, я её в пакет складываю и увожу. А на электричку, к примеру, залезть мне страшно. Потому что я это все видел и знаю, что такое вольтова дуга. А у детей акценты переставлены – им перед друзьями страшно опозориться. Страшно и стыдно. Вот и завоёвывается репутация тупыми поступками…
И он вспомнил о Вадиме Белякове. Тот легко и просто тратил чужие деньги, чтобы заработать эту самую репутацию. «Интересно, как там Лидия Григорьевна? Закончили они или нет? Всё-таки экзартикуляция в тазобедренном суставе – операция сложная и опасная», – подумал Виктор.
– А потом они, если выжили, – такое и в жизни творят, – вздохнул Лазарев. – Ни стыда, ни страха. Они их в детстве изжили напрочь. Так, собственно, отморозками и становятся. Через отрицание.
– Да ты философ, Петрович, – улыбнулся Балашов.
– Какая тут философия, – отмахнулся рукой с зажатой в ней салфеткой Лазарев. – У меня один тут случай был… Давно. Могу рассказать, занятная история.
Платонов на мгновенье поднял на Лазарева любопытный взгляд. Балашов тоже заинтересованно отложил в сторону протокол анестезии, предварительно кинув взгляд на показания приборов.
– Лет десять назад это случилось. Под Новый год, – Лазарев просушил рану вблизи электроножа. – Двадцать девятого декабря три приятеля выпить решили. У одного из них дома. Да так крепко выпили, что ещё до Нового года у них всё кончилось. Одному из них плоховато стало, он в другую комнату уполз от друзей и спал. А эти двое скинуться решили и сходить – а им не хватает. Пошли за третьим. Добудиться не могут… Подожди, давай коагулируем, – Алексей Петрович ни на секунду не отрывался от операционного поля. – Ага, вот здесь… Добудиться не могут, – продолжил он, когда сосуд перестал кровоточить. – Поискали деньги – не нашли, а он их сквозь сон слышит, бурчит что-то, прогоняет. Они разозлились. Вытащили из шкафа полку – такую, знаете, на чопиках, тяжёлую, как доска, и по башке ему. А потом кураж поймали – ещё и телевизор ему на голову бросили, старый, ламповый. Потом огляделись – а они на рыбалку ещё собирались зимнюю, – увидели сапёрную лопатку. И засадили лопатку ему в грудь. Он затих, а эти двое решили следы замести, взяли розжиг, полили его и прямо в квартире подожгли. Вышли на улицу – у подъезда УАЗик стоит заведённый. Сейчас точно не помню, но там какой-то командир части жил, его пьяного привезли и потащили домой, а машину не заглушили, боялись не завести потом. Они в машину сели – а там броники на заднем сиденье, колпаки Деда Мороза и автомат без патронов. Колпаки надели, броники нацепили – и поехали. Хрен их знает куда. Через пару километров пьяные в канаву улетели. К ним какой-то добропорядочный гражданин подъехал помочь – так они ему автомат в грудь, машину забрали. Он же не знал, что патронов нет, молча ключи отдал, а сам в сугроб сиганул, чтоб не пристрелили. Взяли этих беспредельщиков через час примерно, когда хозяин машины в полицию позвонил и план «Перехват» объявили.
– Откуда вы всё это знаете-то? – забирая электроножом уже в сторону спины, спросил Виктор.
– А оттуда, – ответил Лазарев. – Парень тот с лопаткой в груди не умер. Обгорел сильно, но не умер. У нас лежал потом. По его душу следователь приходил – и рассказал мне эту историю… Лена, дай ещё шипучку… Но суть немного в другом, – Алексей Петрович прижал салфетку на поверхности раны. – Суть в том, что один из тех, кто на УАЗике убегал, лежал у нас тоже. В детстве. В четырнадцать лет на спор зимой облил бездомного на теплотрассе бензином и поджёг. Тот сразу не загорелся, так он решил добавить, что-то там вспыхнуло прямо в руках – то ли канистра, то ли фитиль. Сам в итоге пострадал даже сильнее бомжа. Лицо, шея, руки. Когда в реанимации оба лежали рядышком, пацан шептал: «Ничего, выйду отсюда, убью его!». Виноватым его считал, представляете? Бомж тогда раньше выписался, почти на месяц, так мы ему сказали, чтоб он в других местах ночевал, а то этот ненормальный точно придёт убивать.
– То есть… тогда он страх и стыд преодолел – и через несколько лет своего собутыльника лопаткой сапёрной ударил и поджёг? – спросил Балашов. – Но этот же, – он указал на Медведева, – никого убивать не собирался. Они там, я слышал, поспорили просто, кто на крышу залезет.
– Ещё не вечер, – покачал головой Лазарев. – ещё не вечер… Ты не увлёкся? – спросил он у Платонова. – Заканчивай. Лена, «Полипран» готовь. Закроем всё, что очистили, пусть киснет под плёнкой. Перевяжем через три дня – и одновременно вторым этапом бедро очистим и голень.
Виктор осмотрел раны, потом принял из рук Лены прозрачные светло-коричневые прямоугольники раневого покрытия и принялся их укладывать по площади. «Полипран» был не самым удобным в этом отношении – прилипал к окровавленным перчаткам и не хотел ровно ложиться в рану. Платонов чертыхался, с сожалением уронил пару пластин на пол, но в конце концов сумел укрыть всё. Они с Лазаревым легко повертели Медведева на руках, помогая Лене просунуть под него марлевую рубашку, потом с чувством выполненного долга сняли перчатки и нарукавники, сорвали фартуки.
– Вы пока идите, – махнул им Балашов. – Мы тут сейчас подышим немного, потом я вас позову, в клинитрон положим.
Платонов пропустил вперёд Алексея Петровича, достал из кармана часы, надел. Они работали почти два часа – вполне возможно, что операция Беляковой уже закончена. Он решил проведать её и заодно взять телефон сына из истории болезни.
В гнойной хирургии её не было. Медсестра была не в курсе насчёт хода операции, проще было сходить в оперблок. Навстречу ему попалась Анна, одна из анестезиологов, что ходят в хирургии на экстренные и плановые дневные наркозы.
– Анна Васильевна, вы, случайно, не с ампутации? – спросил её Платонов, частично перегородив дорогу. – Как там, работают ещё?
– Нет, – покачала головой Анна. – Закончили.
– Она к вам пойдёт?
– Никуда она не пойдёт, – глядя куда-то в стену, ответила доктор. – Умерла Белякова.
– Как умерла? – у Платонова от неожиданности перехватило дыхание.
– Хирурги начали работать, но кровотечение внезапно усилилось до струйного, – ответила Анна. – Найти сосуды в опухоли оказалось делом небыстрым. Мы, конечно, лили кровь, но к подобной кровопотере оказались не готовы. Когда Шатов выделил артерию, Белякова уже две остановки дала. Третью мы не вывезли.
Платонов машинально отступил в сторону, пропуская Анну. Она выглядела злой, немного испуганной и очень усталой – Виктор не стал её больше пытать расспросами. Он сделал несколько шагов в сторону операционной, но вдруг понял, что ни Лопатину, ни Шатову сейчас не до объяснений. Хирурги, как и Анна, скорее всего, были сейчас не особо настроены общаться – лучше будет расспросить их попозже.
– А что ты хочешь у них узнать? – спросил сам себя Виктор. – И, главное, зачем?
Он понял, что звонить Вадиму ради маминых таблеток уже не надо. А о смерти ему сообщит кто-нибудь другой…
Он присел в коридоре на стульчик для посетителей и откинулся головой на стенку, глядя в мерцающую потолочную лампу. Через пару минут Балашов позвонил ему и позвал в операционную забирать Медведева. Платонов придирчиво осмотрел повязки, заметного кровотечения не обнаружил, помог в реанимации закинуть пацана в клинитрон…
И обнаружил себя возле двери ординаторской терапевтического отделения.
Это было довольно странное решение – рассказать о случившемся Полине Аркадьевне. Но Платонову показалось, что ей, как сопричастной, необходимо сообщить о смерти Беляковой.
Гостем у терапевтов он был очень редким, поэтому входил всегда осторожно, как опоздавший на урок школьник. Приоткрыл дверь, заглянул.
– … У нас средний возраст пациентов, Алла Григорьевна, восемьдесят два года, между прочим, – услышал он голос заведующей. «Не хватало ещё с начмедом тут встретиться, – подумал Виктор. – Утреннего доклада сегодня хватило». Сделав ещё шаг, он увидел Марину Леонидовну Шубину с телефонной трубкой в руках. – Нет, Алла Григорьевна. При всём уважении. Они ложатся к нам по кругу. Мы их выписываем, за ними нет никакого ухода, они не принимают таблетки! К ним приезжают раз в две–три недели дети, находят в абсолютно невменяемом состоянии – и всё, телефон, «Скорая», больница! А вы от нас хотите какой-то план, какие-то показатели! Да я при всем желании не могу!.. У меня семьдесят пять пациентов лежит – и я две трети из них уже не первый год знаю в лицо, по фамилиям и по анамнезам!
Она на секунду оторвалась от разговора, махнула Платонову рукой и как-то неопределённо указала в сторону дивана. Виктор присел и огляделся – больше никого в кабинете не было. Сама ординаторская явно отличалась от их мужского обиталища – едва ли не на каждом столе в вазах стояли цветы от благодарных пациентов, в воздухе витали смешанные запахи косметики и медикаментов, под столами стояли снятые их хозяйками туфли, на телевизоре беззвучно сменяли друг друга рекламные картинки.
– У меня просто докторов не хватает!.. – тем временем продолжала Шубина. – Да, новая вот пришла, Кравец…
В этом месте Платонов, сделав вид, что смотрит телевизор, прислушался максимально внимательно.
– … Нормально работает. Две палаты взяла… Дежурить будет, но без фанатизма, она ещё на «Скорой» подрабатывает… Как я её привлекать буду, если у нас по внутреннему совмещению дежуранты получают меньше, чем приходящие доктора? Кто этот идиотизм придумал?.. И не надо на Минздрав кивать, не надо. Таких, как Кравец, заинтересовывать надо. Деньгами, а чем ещё? Путёвкой в профилакторий, что ли? В Сибирь? … А вот этого я не знаю, Алла Григорьевна, мне на личную жизнь докторов в некоторой степени… в общем, вы поняли. Мы сюда не дружить ходим и не сплетни собирать. Ладно, давайте эту проповедь заканчивать, уж извините. Я и так каждый день домой затемно ухожу.
Она пикнула кнопочкой на радиотрубке и воткнула её в базу.
– Чего к нам? Кофе будешь? – выпалила на кураже Марина Леонидовна сразу несколько вопросов. – Нет, представляешь, спрашивает, не замужем ли она!
– Кто? – спросил Платонов, встав с дивана и подойдя к столу в углу ординаторской, где стояли микроволновка и поттер.
– Кравец, – Шубина села в кресло, откинулась в нём и повернулась так, чтобы видеть Виктора. – Она что, на работу её не собеседовала? Всё должна знать! Не сказал, зачем пришёл, Платонов.
От такой взрывной тирады Виктор чуть не насыпал ложку сахара мимо чашки.
– Да я, собственно… – начал было он, но она перебила его.
– Вот сколько у вас пациентов?
Виктор на секунду задумался, а потом ответил:
– Двадцать один.
– Вот. Вот, черт бы вас там, в ожогах, побрал! Как вас Балашов называет – «Кафедра сгоревшей кожи»? Двадцать один человек на трёх докторов!..
– Не забывай, мы ещё и в отпуск ходим, – уточнил Платонов, подставив чашку под краник поттера и надавил большую кнопку.
– А мы, похоже, на работе помрём, – скептически сказала Шубина, надув губы. – Не дождавшись отпусков. Семьдесят пять человек на шестерых. Пневмонии, кризы, инфаркты. Кафедра гериатрии, а не больница. А мы ведь, как нам постоянно напоминают – высокотехнологичная клиника с грандиозными планами! Одной рукой нам эти планы выписывают, а другой крылья подрезают! – и она указала пальцем в потолок, хотя Платонов понимал, что ткнуть им стоило бы вниз, на первый этаж, где был административный блок. – Дежурный терапевт знаешь, что по ночам делает, когда он в приёмном не занят?
– Чем? – Виктор аккуратно размешал ложечкой сахар. Ему казалось, что если он хотя бы раз звякнет ей о стенки чашки, то гнев Шубиной тут же падёт и на него.
– Сумасшедших по коридорам ловит, – развела руками Марина Леонидовна. – Потому что уровень энцефалопатии в нашем отделении превышает таковой в городской психиатрической больнице! Если за ночь меньше трёх мочевых катетеров выдрали – считай, лёгкое дежурство. Ты загляни сюда среди ночи, удивишься!
«Чуть не заглянул, – едва не ответил Платонов. – Так что удивляться не пришлось пока…».
– Ладно, зачем пожаловал? – Шубина отмахнулась от назойливых мыслей о бардаке в терапии. – Опять посмотреть кого-то надо?
Виктор пожал плечами. Смотреть у них в отделении – по крайней мере, среди его больных – пока было некого.
– А чего тогда?
– Да у нас тут ночью сегодня…
– Наслышана, как же, – Марина Леонидовна встала, открыла оконную раму. – Ты ничего не видел, – сказала она, не оборачиваясь, достала из кармана халата пачку сигарет и закурила. – Весело у вас было. Полиция, идиот какой-то… Кравец, чувствую, баба со стержнем. Чувствую, сработаемся. Если стержень не погнётся.
Виктор согласился с Шубиной – это и впрямь было очень точное определение Полины Аркадьевны. То, как она быстро и безоговорочно приняла решение о госпитализации Беляковой, доверяя дежурному хирургу, напомнило ему лучшие годы армейской медицины.
– … Так ты к Полине, что ли? – взглянула на Виктора Марина Леонидовна, выпустив струю дыма в окно. – Она по палатам где-то. Я её домой отправить хотела, а она ни в какую. Я ж говорю – стержень. Ждать будешь?
Платонов посмотрел на часы и вдруг понял, что хотел бы дождаться Полину.
«Полину, – сказал он сам себе. – То есть у тебя в сознании уже произошло переосмысление. Она перестала быть Полиной Аркадьевной…»
– Подожду, – ответил Виктор, вернувшись с чашкой кофе на диван. – По прошедшему дежурству надо один вопрос утрясти. Надеюсь, не сильно мешаю.
– Мешаешь, конечно, – нахмурилась Шубина. – Я теперь буду постоянно думать, тем ли боком я к тебе повернулась и что у меня с причёской. Хотя к чёрту причёску. Такой ветер на улице – тут уж не до красоты. Ладно, ты сиди, я по своим старикам пройдусь.
Она щелчком отправила окурок в путешествие по волнам осеннего ветра, закрыла окно, взяла со стола фонендоскоп, на секунду замерла у двери, что-то прошептала себе под нос и решительно вышла в коридор.
Платонов, оставшись один, взял на диване пульт от телевизора, дощёлкал до канала «Матч» и сделал погромче. Кофе не особо помогал; под какую-то аналитическую передачу, посвящённую нашему футболу, Виктора стало клонить в сон. Боясь опрокинуть горячий напиток, он отставил чашку на стол рядом с диваном и позволил себе задремать.
– … Можно меня не преследовать? – услышал он сквозь сон. – Я всё вам сказала в палате. А здесь, уж будьте любезны, позвольте поработать с историями болезни без вашего участия и присутствия.
Хлопнула дверь, раздался стук каблуков, скрип кресла. Виктор приподнялся на диване. Кравец сидела к нему в пол-оборота, бросив фонендоскоп на стол и легонько постукивая по компьютерной мышке аккуратным блестящим ногтем. Она обладала какой-то притягательной силой – идеальный профиль, яркие волосы, тонкие пальцы…
Полина вздохнула и покачала головой, разговаривая с невидимым собеседником. От этого Платонову стало совсем уж неловко; он протянул руку за чашкой остывшего кофе, тихо кашлянул – и понял, что на самом деле давно обнаружен. Кравец, наклонив голову, насмешливо смотрела в его сторону, приподняв брови.
– Это вы так долго думали, подняться на кофе или нет? – спросила она Виктора. – Я, знаете, уже и не ждала.
– Нет, конечно, – Платонов смутился, чего с ним в принципе давно не случалось. – Я не мог прийти… Тогда…
Он не смог сказать «ночью», потому что это прозвучало бы странновато для диалога мужчины и женщины, знающих друг друга всего час.
– А что так? – повернулась к Виктору Полина Аркадьевна. – Или вас так часто приглашают, что вы ещё думаете, стоит идти или нет? Виктор Сергеевич, мы взрослые люди, сказку «Золушка» в детстве читали и знаем, что приглашения на кофе превращаются в тыкву ровно в восемь утра на сдаче дежурства…
Платонову очень хотелось нахамить в ответ, но он сумел взять себя в руки.
– Я тут со вполне определенной целью, – он отставил кофе в сторону, поднялся с дивана и сложил руки на груди. – Думал, что вам нужно знать. Белякова умерла сегодня на операционном столе. Аррозивное кровотечение. Не успели ампутировать…
Кравец ещё дерзко смотрела на него, но что-то в её позе начало меняться. Плечи опустились, локти повисли, руки расслабились – Виктору показалось, что эти слова невидимой тяжёлой плитой легли ей на плечи.
– Да что ж такое, – тихо сказала она. – Было, конечно, видно, что всё плохо, но чтобы настолько…
– Гипертония на протяжении последнего времени помогла, – повторил Виктор мысль Лопатина. – Лечили её чем угодно и как угодно, но только не так, как надо. Не исключено, что повышенное давление – следствие этого лечения. Побочка какого-нибудь БАДа. Или просмотренная симптоматическая гипертензия – всё-таки болезнь у неё была тяжёлая. Она мне в палате много чего рассказала – кто лечил, как. И, самое главное, зачем. Собственно, я именно потому до вас и не добрался – слушал её, пока она не выговорилась. Похоже, я был единственный, с кем она так откровенно поделилась… А потом уже поздно было к вам идти.
Открылась дверь, в ординаторскую быстро вошла Шубина.
– О чём шушукаетесь? – с ходу спросила она. – Полина, ты мой тонометр не видела? Неужели в хирургии забыла вчера?
Она открыла пару ящиков в столе, обошла Платонова, посмотрела на диване, ради шутки заглянула ему в карман халата, отрицательно покачала головой. Остановившись, она нахмурила брови и глянула сначала на Кравец, потом на Виктора:
– У вас что, умер кто-то?
– Не поверите, – хмуро ответил Платонов. – Ладно, мне идти пора. Операцию ещё надо записать.
Он взял чашку, ополоснул её в раковине, поставил на полку. Шубина, махнув на них рукой, тут же обнаружила тонометр рядом с микроволновкой и отправилась смотреть пациентов. Полина встала, подошла к Платонову и прикоснулась к рукаву его халата.
– Виктор Сергеевич, вы не подумайте, я… Неудачная получилась шутка про тыкву, согласна. Но я ведь ни о чём таком, я не…
В конец предложения столь явно напрашивалось «я не такая», что договаривать не пришлось. Платонов поднял на неё глаза – она вопросительно смотрела на него, ожидая если не прощения за глупость, то хотя бы улыбки.
– А как же тогда кофе в четыре утра? – недоверчиво спросил Платонов.
– Вот тут всё честно – пригласила и ждала. Из вежливости и солидарности. Я не так давно здесь работаю, ещё мало кого знаю за пределами этого кабинета, – она развела руками. – Хотелось бы узнать поближе врачей разных отделений, понять, чем живёт больница. Как говорится, кто против кого дружит. Будто не знаете, что по ночам на дежурствах разговоры на порядок откровеннее? А кофе – так есть же старое правило… ну, что от всей дежурной смены должно пахнуть одинаково, и лучше кофе, чем перегаром.
Виктор вспомнил, как на дежурствах в госпитале смену за столом объединяла порой всего лишь банка сайры, чашка кофе и китайский салат, понимающе улыбнулся Полине и направился к двери.
– До свиданья, – услышал он за спиной. – Спасибо, что зашли и сказали мне… о Беляковой. Правда, спасибо.
Платонов на мгновенье замер, взявшись за дверную ручку, потом буркнул: «Не за что» и вышел в коридор. О чём ему сейчас говорила Кравец, было совершенно понятно – он и сам работал здесь ещё не настолько долго, чтобы прослыть своим окончательно и бесповоротно. Всё время, что прошло с момента приёма на работу, он тоже присматривался к коллегам, старался больше молчать и слушать, вникал в систему авторитетов, оценивал уровень скандалов на «пятиминутках» и юмор в ординаторских и операционных. Постепенно в телефоне прибавилось контактов, в голове – имён медсестёр и санитарок. Платонов запоминал, где лежат журналы для отчётности, что нужно сделать, чтобы получить кровь для переливания, как пройти в лабораторию, где кабинет выдачи больничных листов, с кем можно фривольно пошутить, а кому лучше вообще никогда не улыбаться, чьё слово на конференциях самое громкое, а чьё – самое главное.
Он сформировал для себя альтернативную иерархию – и определил степень важности каждого из коллег. Кому доверяет, кого опасается, кого не понял и понять не может.
Уже в коридоре, вспоминая прикосновение Кравец, Виктор понял, что она выбрала самый простой, женский путь – кофе, косметика, милая улыбка, флирт, попытки разговорить собеседника. Что же, она имела на это право.
– Право и возможность, – думал Платонов, на ходу пожимая руки идущим навстречу докторам. – Я бы, наверное, всё ей рассказал.
Он видел перед собой внимательные, чуть виноватые глаза Полины, вспоминал, как впервые увидел её вчера в приёмном отделении. Он ведь просто тогда окунулся в неё, в её запахи, звуки, движения – и чувствовал, что против всех установленных правил и принципов его злит в этой ситуации только одно.
Приглашая Виктора на кофе, она хотела его использовать.
Это бесило. Это раздражало. Это требовало реакции. Он чувствовал себя, как пойманная на крючок рыба.
– Надо посмотреть график – не совпадают ли дежурства с ней на следующий месяц, – сквозь зубы буркнул Платонов, остановившись на площадке между этажами. – И если да – в такие дни держаться на расстоянии. Никаких вольностей, и уж тем более никакого кофе. Поменьше разговоров. При хорошем раскладе я буду видеть её пару раз в месяц на утренних конференциях.
Он резко сжал и разжал кулаки, встряхнул головой и вернулся в ординаторскую. И уже там узнал, что у ожогового отделения со следующей недели новый терапевт-консультант.
– Какая-то новенькая. Кравец, кажется, – на ходу сказал Лазарев. – Имя-отчество забыл, Шубина в трубку что-то буркнула… Марина, Алина…
– Полина, – машинально поправил Платонов и сел в кресло.
– Точно, – поднял вверх палец заведующий. – Полина Аркадьевна. Просят с ней понежней, поласковей. Молодая, всех наших особенностей не знает. Кофе будешь?
– Нет, только что пил, – отказался Виктор. – Вот как раз с этой… Полиной Аркадьевной.
Потом помолчал и добавил:
– И не такая уж она молодая, если честно.
Но легче ему от этого не стало.