Камчатская мечта Пушкина

Слова поэта Аполлона Григорьева, назвавшего Пушкина «нашим всем», можно понимать так: Пушкин – матрица, содержащая коды всей предшествовавшей и наследующей ему отечественной словесности. Пробуя вычленить из этой матрицы события российской истории, мы выйдем на три большие темы: реформы Петра Первого, восстание Емельяна Пугачёва и освоение Дальнего Востока. Или, иначе говоря, три национальных идеи: самодержавная государственность (вплоть до деспотии), беспредельная свобода (вплоть до бунта) и территориальное расширение (вплоть до Америки и космоса). Но если отношение к Петру и Пугачёву отражено Пушкиным в ряде поэтических, прозаических и исторических сочинений, то третья тема  остаётся почти не исследованной. Да и заняться Дальним Востоком по-настоящему Пушкин не успел. Лишь обозначил эту тему в набросках, сделанных в последние дни жизни.

 

«Камчатка — страна печальная, гористая, влажная…»

 

Дальневосточные наброски Пушкина включают три фрагмента: «О Камчатке» (12+), «Камчатские дела (от 1694 до 1740 года)» (12+)  и «Наброски начала статьи о Камчатке» (12+). Все они сделаны поэтом при чтении книги Крашенинникова «Описание земли Камчатки» (12+).

Степан Петрович Крашенинников (1711–1755) – ботаник, географ, этнограф. В 1733-1743 гг. исследовал Сибирь и Дальний Восток, проехав и пройдя свыше 25 тысяч вёрст. Его труд «Описание земли Камчатки» (12+), вышедший в 1755 году, стал международным бестселлером. Эту книгу называют первой русской академической монографией. Фактически это первое сочинение о российском Дальнем Востоке, имевшее широкий успех.

На одной из «камчатских» рукописей Пушкин поставил дату: 20 января 1837 года. Историк, пушкинист Натан Эйдельман, констатируя неслучайность обращения поэта к данной теме, писал: «Семь дней до дуэли, девять дней до смерти! …Разгар трудов над четвёртым томом «Современника», твёрдое намерение писать новые главы для «Истории Пугачёва», на столе груды материалов по истории Петра; денежный долг давно перевалил за сто тысяч, ненависть и презрение к Геккерну, Дантесу отравляют мысли и сердце. Некогда, совершенно нет времени… Но Пушкин сидит и упорно делает выписки из толстого фолианта».

Тем не менее «камчатские» наброски остались как бы в тени. Последний из них был опубликован литературоведом Сергеем Бонди лишь в 1933 году. Всерьёз эти отрывки не изучали: специалисты не видели резона углубляться в конспект. Действительно, это по большей части – не оригинальные пушкинские тексты, а выписки из сочинения Крашенинникова. Однако считать их не более чем конспектом, как пишет тот же Эйдельман, - неверно. В них - не только крашенинниковское, но и пушкинское.

«О Камчатской земле издавна были известия, однако по большой части такие, по которым одно то знать можно было, что сия земля есть в свете; а какое её положение, какое состояние, какие жители и прочая, о том ничего подлинного нигде не находилось», – так Крашенинников начинает свой труд. К временам Пушкина многое изменилось, но и тогда мало кто представлял себе отчётливо, что же такое Камчатка. Этот край ещё предстояло изучить, освоить и прописать в пространстве русской культуры. Пушкин, к тому времени побывавший на кавказском, черноморском и бессарабском фронтирах Российской империи, в последние недели жизни занялся именно этим. Невыездной поэт словно столбил крайние точки страны, утверждая её владения.

Равно интересно и то, что Пушкин выписывал из труда Крашенинникова, обозначая свои приоритеты, и то, что он добавлял от себя. В огромном труде Крашенинникова – масса специальных сведений о географии, климате, фауне, флоре, быте, языках и верованиях аборигенов, минералах. Пушкин выписывает топонимы, сведения об аборигенных народах, упоминает «бобров» - то есть каланов (морских выдр), «огнедышащие горы» (вулканы), мифического ворона Кутха, медведей, лососей… Но куда больше, чем природа, этнография и прочая экзотика, Пушкина интересовало освоение Камчатки русскими казаками, отношения наших «пионеров» и наших «индейцев», а также особенности местной экономики. Из первых, «естествоиспытательских» разделов крашенинниковского труда Пушкин выписал сравнительно немного. В основном он сконцентрировался на последней части книги – «О покорении Камчатки, о бывших в разные времена бунтах и изменах и о нынешнем состоянии российских острогов» (12+). Это говорит, во-первых, о том, что Пушкин дочитал или хотя бы долистал пространное сочинение Крашенинникова до конца, во-вторых - о том, что его интересовал в первую очередь именно процесс присоединения новых земель к России.

Так, Пушкина очень занимал «Федот Кочевщик» – холмогорский уроженец Федот Алексеев Попов (?-1648), вместе с Семёном Дежнёвым прошедший из Северного Ледовитого океана в Тихий и открывший пролив между Азией и Америкой, позже названный именем Беринга. Попов, первым из русских посетивший Камчатку, был убит коряками при попытке их объясачить (по другой версии, умер от цинги); Александр Сергеевич величает его Федотом I - как монарха. Не в меньшей степени поэта интересовала фигура «завоевателя Камчатки» устюжанина Владимира Атласова (ок. 1661-1711), пришедшего на Камчатку утверждать российскую власть.

Камчатские сюжеты сливаются с двумя ключевыми в представлении Пушкина темами русской национальной истории – петровской эпохой и казацкой вольницей. Тогда на северо-востоке страны происходили конфликты и настоящие сражения не только между казаками и аборигенами (Крашенинников: «Дикарей убито и потоплено столько, что Большая река запрудилась их трупами»; «Все казаки с женами и детьми были перерезаны»; «Все камчадалы погибли, не спаслись и те, которые сдались. Ожесточенные казаки всех перекололи»…), но и между самими русскими. Вот взбунтовались казаки, недовольные суровостью Атласова, и засадили его в казёнку (тюрьму); вот на Камчатке оказываются сразу трое конкурирующих представителей государевой власти: бежавший из-под замка Атласов и вновь присланные Чириков и Миронов. Последний сразу был «зарезан от казаков», Чирикову дали время покаяться, после чего «бросили скованного в пролуб»; Атласова казаки зарезали спящим. «Так погиб камчатский Ермак!» – восклицает Пушкин, самой этой параллелью с покорителем Сибири Ермаком Тимофеевичем (1532-1585) устанавливая для описываемых событий подобающий, в его представлении, исторический масштаб.

Вероятно, Пушкин готовил для журнала «Современник» (12+) статью о покорении Камчатки. Сохранилось её возможное начало: «Завоевание Сибири постепенно совершалось. Уже все от Лены до Анадыри реки, впадающие в Ледовитое море, были открыты казаками, и дикие племена, живущие на их берегах или кочующие по тундрам северным, были уже покорены смелыми сподвижниками Ермака. Вызвались смельчаки, сквозь неимоверные препятствия и опасности устремлявшиеся посреди враждебных диких племён, приводили их под высокую царскую руку, налагали на их ясак и бесстрашно селились между сими в своих жалких острожках…». Не исключено, что у Пушкина имелся замысел и художественного произведения. Порой его конспекты перерастают в прозаические наброски: «Камчатка — страна печальная, гористая, влажная. Ветры почти беспрестанные обвевают её. Снега не тают на высоких горах… Весеннее солнце отражается на их гладкой поверхности и причиняет несносную боль глазам». К сожалению, все эти замыслы оборваны на полуслове пулей Дантеса.

 

«Оставим берега Европы обветшалой…»

 

У Пушкина имелись и причины глубоко личного характера для интереса к Восточной Сибири. Его дальний родственник Василий Никитич Пушкин в 1644 году был назначен воеводой в Якутск. К месту службы прибыл в 1646 году, пробыл в должности ещё около трёх лет.

Один из лицейских друзей Пушкина - Фёдор Матюшкин - в 1820 году в чине мичмана отправился исследовать восточное побережье Ледовитого океана в составе экспедиции лейтенанта Фердинанда Врангеля. Вероятно, именно к Матюшкину обращено пушкинское стихотворение «Завидую тебе, питомец моря смелый…», в котором поэт призывает: «Оставим берега Европы обветшалой». В книге «Дорожный лексикон» (12+) чукотский классик Юрий Рытхэу (1930-2008) приводит историю, слышанную им от сказителя Нонно: «Дело происходило… на мысе Рыркайпий (ныне Шмидта. – Ред.)… Гостями местного, говоря нынешними словами, олигарха Армагиргина были русские путешественники». Давя при свете жирников вшей, Врангель и Матюшкин расспрашивали об острове, будто бы лежащем в северной стороне. Армагиргин рассказал: весной к острову летят стаи гуси, зимой переправляются песцы и олени, более того, там живут и «морские люди» - анкалины. Возможно, речь шла об острове, позже названном именем Врангеля; по другой версии, имелась в виду не существующая ныне суша, известная нам как «Земля Санникова» из одноимённого романа (12+)  геолога, академика Владимира Обручева (её обитателей автор называет онкилонами – созвучно с анкалинами).

Пушкин и сам стремился попасть за Урал. Он дружил с отцом Иакинфом (в миру Никита Бичурин) - востоковедом, составителем русско-китайского словаря, много лет служившим в Пекине в русской духовной миссии. Когда в 1829 году Министерство иностранных дел России решило отправить на Дальний Восток, в том числе в Китай, дипломатическую и научную миссию, её глава – друг Пушкина, дипломат, изобретатель электромагнитного телеграфа Павел Шиллинг – даже внёс Александра Сергеевича в число членов экспедиции. Вероятно, по дороге в Китай Пушкин рассчитывал увидеться со своими друзьями-декабристами, отбывавшими сибирскую ссылку. Однако власти не разрешили поэту (уже написавшему стихи «Поедем, я готов…», в которых упомянул «стену далёкого Китая») эту поездку. Не вышло с Китаем - может, вышло бы с Камчаткой, когда бы не Дантес?

 

 

Завещание Пушкина

 

Культурное освоение территории не менее важно, чем военное, административное, экономическое. Рискнём предположить: Аляска по-настоящему не приросла к России именно потому, что мы не успели прописать её в литературе, переплавить в мелодии, строки, образы.

Якутии, Забайкалью, Камчатке, Чукотке повезло больше. Задолго до Пушкина протопоп Аввакум - диссидент, публицист, мученик - с отрядом воеводы Афанасия Пашкова достиг забайкальских истоков Амура, после чего написал в 1672 году своё знаменитое «Житие…» (6+). На восток смотрел дальновидный Ломоносов, написавший в «Оде на день восшествия на всероссийский престол её величества государыни императрицы Елисаветы Петровны 1747 года»:

…Мы дар твой до небес прославим

И знак щедрот твоих поставим,

Где солнца всход и где Амур

В зелёных берегах крутится,

Желая паки возвратиться

В твою державу от Манжур…

(Ломоносов говорит здесь о необходимости пересмотреть Нерчинский договор 1689 года и утвердить российскую принадлежность Приамурья и Приморья; его мечта сбылась в 1858-1860 гг. с заключением Айгунского и Пекинского договоров).

В 1827-1829 гг. в якутской ссылке жил декабрист Александр Бестужев-Марлинский, написавший «Сибирские рассказы» (6+)  (ими, кстати, зачитывался Пушкин) и балладу «Саатырь» (6+), в которой объединил таёжные предания с европейской романтической мистикой…

Но Пушкин занимает особое место. Именно потому, что он – «наше всё».

Когда Пушкин отправился на роковую дуэль, на его столе остались лежать камчатские наброски, ставшие его невольным литературным завещанием. Проживи он дольше – и мы, вероятно, получили бы шедевр, с которого могла начаться большая литература восточного русского фронтира. Но вышло так, что Пушкин оставил нам лишь неоконченное предисловие; фронтиром ещё долго считали юг и Кавказ, не воспринимая Дальний Восток в качестве полноценной части России. Но всё-таки, даже не успев добраться до тихоокеанских пределов Российской империи, Пушкин принял участие в освоении Дальнего Востока, наметив восточную тропу нашей словесности.

Позже её торили и обновляли, дабы она не заросла, другие. Первым классиком, попавшим на Дальний Восток, стал Иван Гончаров. В 1854 году он сошёл на берег Охотского моря с фрегата «Паллада», на борту которого служил секретарём адмирала Евфимия Путятина, и отправился в долгое путешествие домой через всю Сибирь. Позже Лев Толстой задумывал эпопею о продвижении русских к границам Китая, но этот замысел не воплотил. Следующей литературной звездой первой величины, попавшей на Дальний Восток, стал Чехов, добровольно отправившийся на каторжный Сахалин. И Гончаров с Чеховым, и моряки, и военные географы, умевшие держать в руках перо (Невельской, Венюков, Пржевальский…), породили первого дальневосточного «гения места» - Владимира Арсеньева (1872-1930). Его книги, в свою очередь, вдохновили Михаила Пришвина на то, чтобы в 1931 году приехать в Приморье, проникнуться этой землёй и написать о ней замечательно глубокие философские вещи, прежде всего «Женьшень» (6+); и так далее.

При всей непохожести друг на друга, при всех различиях в биографиях и стилистике эти и другие «очарованные странники» соединены прочнейшей связью, тексты их полны осознанных и неосознанных перекличек. Травелогами, романами, стихами они открывали восток России для самой же России, продолжая дело казаков, военных, моряков, чиновников, священников, купцов… Эстафета, принятая от Пушкина, продолжается.